«Цок-цок-цок» – запрыгало воображение, стуча каблучками по булыжникам портовой мостовой – «цок-цок-цок», – быстрее старалось пробежать по лысым макушкам голов... Зря Войтех Ужбанек выпустил его вперед себя, зря! Теперь оно, стремительно как кошка пробежав весь порт, с ногами запрыгнуло на лавочку в аллее Вацлава и показывало на мокрые камни, делая страшное лицо. «Хорошо, – успокаивал себя Войтех, – хорошо, это головы... Но все же ходят по ним! Какой-то каменщик укладывал их...» – разогнавшаяся было мысль, натянула поводья – «Тпру-у-у», – лошадь стала; картина представлялась следующая: Небритый, красный и опухший от пьянства каменщик ходил вдоль ряда людей, стоящих с завязанными руками, придирчиво выбирал подходящий размер головы; кивал молча и голову тут же рубили, после чего каменщик относил ее и вкладывал в нужное место, подгоняя киянкой, отчего глаза у отрубленной головы пульсировали в такт ударам... Войтех Ужбанек спрыгнул в воду. Так по воде и пошел... оглянулся назад; попытался руками отогнать разболевшееся воображение – ржавую баржу с пугалом матроса и заброшенным домиком сторожа на корме. Выбрался на берег возле небольшого, наполовину съеденного рекой домика. И дальше уже кустами протиснулся, перелез через забор парка... ага! – вот и звонница показалась. Часовня св. Мартина на месте. И снежок. - Ум-па-па – ум-па-па... – запел грудным тембром и закружился-закружился, счастливый и беззаботный. «БУМ-БАМ – БУМ-БАМ», – отозвался св. Мартин. Вернувшийся рассудок нашел Войтеха Ужбанека в парке мурлыкающим и танцующим вальс; он возмущено схватил его за шкирку и потащил домой, не желая ничего слушать ни про пароход, ни про головы. Спать, спать, спать!