Он не любил свою левую руку. Войтех Ужбанек считал, что у него две дочери: левая рука – нелюбимая, и правая – которой он отдал все свои лучшие чувства. Он учил ее писать, держать ложку... даже нож он доверял только ей, считая, что левая не справится. «Еще покалечит кого», – ворчал Войтех и брезгливо кривился, глядя на неграмотную и бестолковую «Левишку» – как он называл ее. «Правишка» же радовала, только радовала.
А сейчас испугался. «А вдруг я потеряю ее? – мысль Войтеха Ужбанека, неожиданно обнаружив себя в тюремной камере, заскреблась в бетонную стену, – Что будет со мной, если с Правишкой что-то случится?!» – он поднес к глазам левую руку; сказал ей:
- Ну что ты... неменькая, бедная моя, нелюбимая...
Правишка тут же прыгнула, схватила сестру за указательный палец, а свободным большим на Войтеха уставилась, дескать: «Ты что это? С ней разговариваешь?!»
И Войтех пристыдился, замолчал; открыл двери пыточной, но мысль никуда не вышла – глядела оттуда красными воспаленными глазами и сидела, сжавшись на полу, не двигалась.
«Пройдя посвящение, новый член общества "Д" становился мастером и получал доступ к тайным знаниям – всему тому, что тщательнейший фильтр адептов смог выцедить из науки, культуры и мифологии за много веков своего существования, – Войтех писал вдохновенно, понимая, что это единственный способ забыть о своих кошмарах, – Первым и самым важным было предание о центре мира – месте, где останавливается движение, время перестает, и рождаются бессмертные. Считалось, что там стоит "Царский трон", ожидающий Владыку, покинувшего нас однажды, но обещавшего вернуться. Этот трон, если смотреть на него анфас, напоминает букву "Д", – каменный невысокий стул накрыт сверху крышей – "наподобие беседки" – поясняли стражи – старые опытные члены общества, поставленные беречь тайное знание».
Солнце, как водолаз, валилось за берег реки спиной назад. Войтех Ужбанек отложил исписанный лист, что-то еще подумал вяло и скучно... встал, жалея, что уже не маленький и нельзя вот просто так захныкать, разреветься и ждать, когда прибегут, возьмут на руки, грудь дадут... эх-эх; вышел из каюты, пошел к пастору.
- Жизнь просыпается как песок в песочных часах, – сказал, – она иссякает в одном месте и собирается в другом. И хорошо, если ум успеет вовремя сообразить, что там, где он остался, уже ничего нет.
Войтех Ужбанек, по привычке уже, положил голову пастору на плечо; говорил, всхлипывая:
- Так человек переселяется в новую профессию или религию... только бы успеть рассудку вовремя бросить устаревшие представления, как старомодный фанерный чемодан, обтянутый дерматином, и прыгнуть на пароход, отплывающий в новый свет.
- Красиво, – согласился пастор, – и куда ты хочешь переселиться? – спросил.
- Святой отец, – ответил Войтех Ужбанек...
И он говорил долго и возбужденно, пока пастор не выслушал всю историю про неумирающую голову с ее зловещим пожеланием. «Береги себя... мне нужно твое тело!», – закончил Войтех, постаравшись изобразить голос демонический, дрожащий в кровожадном нетерпении.
Пастор испугался. Руками показал: хватит-хватит! Всячески волновался; наконец успокоился, сказал:
- Пойдешь к центру мира. Только там ты сможешь быть в безопасности. Вот рассуди: времени в центре мира нет, так? – так! А голову менять без времени как? – никак... на это ведь время нужно, так?
- Так, – послушно ответил Войтех.
Он прижился на пароходе. Пророс в нем как древесный гриб на стволе... совсем не хотелось отрываться.
- А ты подумай, – пастор резал ножницами мысли Войтеха, складывал из обрезков разноцветные елочные игрушки и украшал ими новую мечту, – подумай, что лучше: оторваться от парохода, или чтобы тебе голову оторвали?
Войтех подумал – зажмурившись и представляя себе центр мира как маленький домик в снегу, веселый и праздничный от огоньков – вдохнул и засобирался.
